Тимофей Степанович вскочил в седло. В белой раскрыленной бурке полетел вдоль обоза. Казаки должны видеть своего атамана бодрым, грозным, во всеоружии. Черный как смоль конь Волочай нетерпеливо хрипел, грыз удила, чуя лихо и одновременно захлестнутый волной азарта. Грязь из-под копыт летела рыжими лягухами, пачкая одежду и прыгая на лица. Но казаки только отшучивались да весело бранились. Так, мол, атаман! От того, как ты скачешь, и нам понятнее и крепче на душе.

Оставив Гмызу руководить обозом, Кобелев еще с тремя казаками помчался вперед к Усмани, в село Песковатое, где уже ждал его есаул Терентий Осипов.

– Так-то, Тереша, – Кобелев сделал несколько гулких глотков кваса с дороги, – друг ты мой! Сколь есть людишек, всех давай с завтрего валы строить, частокол ладить. Обоз подойдет, думаю, не раньше чем через день. Идут не шибко, но твердо.

– Леса много нужно, Тимофей! – Осипов говорил, прикрывая по привычке пустую левую глазницу ладонью. – Ишь, вон кот у меня куда-то повязку запропастил. А ну, Волох, – обращаясь к мощному рыжему коту, гревшемуся на печи, буркнул есаул, – куда, тварь окаянная, тряпицу задевал?

– Бревна нужны, то верно. – Кобелев снова взялся за квас. – Я несколько быков впряг, они хорошие бревна прут. По снегу да по жиже самое то.

– Сколько держаться-то нужно? – Есаул посмотрел единственным глазом прямо под сердце атаману.

– Много. Пока не отобьемся. Если задержим на сутки-двое – этого мало. Вряд ли что-то даст. А ежели недельку постоим, то планы татарские порасстроим.

– Но совсем ведь не развернем этакую лаву!

– Совсем не развернем. Но можем измотать басурмана и заставить бежать до Можайска на голоде. А там, глядишь, и царь с воеводой чего-то скумекают да отстоят царство.

– Эт я понял, Тимофей Степаныч, – есаул подошел к печи и дернул за черный конец тряпки, на которой возлежал кот, – скумекают на Москве. Татар откинут. Так ведь те обратно опять через нас пойдут. А пойдут злыми, безумными. И что тогда от нас тут останется?

– Далеко забегаешь, Терентий Яковлевич. Нам бы для начала задержать Джанибека. А там, глядишь…

– А там, глядишь, и полонить некого будет. Да это я так. Не серчай. По мне земля сырая куда лучше ярма крымского. Сказывают, и Мубарек там?

– Все в одной орде прут. Брод через Усмань только здесь, в Песковатом. В других местах брод глубокий. А им мокрыми быть никак нельзя. Холодно еще. Так половину войск потерять недолго.

– С Мубареком у меня свои расчеты. Это ж его поганцы мне глаз-от стрелой вывернули.

– Ну и поквитаешься заодно. Чего Авдотья?

– А чего с ней! Вся на изготовке. Собрала вокруг себя баб подюжее, тоже в подмогу нам. Готовят настои да бальзамы для раненых. Их, поди, и класть не перекласть будет.

– Пусть готовят. Нам бы с тобой сейчас пройтись да посмотреть: где чего подлатать, а где новое поставить.

– Эт тоже дело. А ты мне вот что скажи: почему в Песковатом решил ратничать?

– Здесь Усмань, – Кобелев поймал себя на мысли, что чуть не сболтнул про разговор с Недолей, хорошо одернул себя вовремя. Что бы подумал тогда боевой товарищ, если сам атаман за слова юродивой прячется? – которая может нас прикрыть с фронта. Татарам придется в лоб идти. Потому как брод только супротив крепости. А она хорошо стоит: одним крылом в болотину, другим – в лес. А ежели вал придвинуть да канал протянуть, то и вода всегда своя. А воды немало нужно: тут и скот, тут и люди. Двумя колодцами в крепости не управимся.

– А еще погибель их татарская!

– Ты тоже в эти сказки веришь?

– Так ведь как не верить.

– Так вроде княжна эта рязанскому князю помогла сбежать из полона? Вроде как, получается, Усмань на нашей стороне.

– И я тебе о том. В каждом случае своя тонкость. Сбежать князю помогла. Но дошли они вместе досюдова, а она потопла. Стало быть, есть сила, что не пускает татар через эту реку.

– И сейчас не пустит. А коли пройдут, то шибко не рады будут.

Казаки встали из-за стола, перепоясались и вышли на двор.

Тем же днем застучали топоры, завжикали пилы, заухали бревна, ударяясь друг о друга. Разобрали заднюю часть крепости, что смотрела на пруд, но от воды отстояла на добрых сорок шагов. Еще через три дня продлили боковые стены крепости прямо до воды. Всё сгодится и от пожара и на водопой скота. Продлили – и вперед. В илистое дно Усмани вбили частокол из бревен, который соединил две стены. Получилась как бы запруда с постоянной сменой воды. Таким образом, крепость с лобной части заходила на реку, а с тыла на пруд. Наращивали по высоте стены, вырубали бойницы для стрелков, что будут сражаться на нижнем ярусе. На верхнем ярусе сделали крепкий настил на мощных опорах, а сверху навес, чтобы бойцы были прикрыты от летящих по дуге стрел. Но ситуация была тяжела тем, что в крепости почти нет пушек и очень мало пищалей. Атаман, понимая всю сложность обстановки, заставлял казаков рыть все новые и новые ямы-ловушки впереди брода на основных подступах к детинцу. Ямы оснащались острыми кольями и обломками всего, что могло ранить неприятеля. В ход шли негодные косы, сработанные ножи, обломки жердей и колесных спиц. Поставили даже скрытые капканы на крупного зверя. Каждый шаг, каждый локоть, каждая пядь земли вокруг крепости были «засеяны» деревом, камнем, железом, способными причинить неприятелю урон.

Спустя две недели после того, как небольшое казачье войско собралось в Песковатом и стало готовиться к войне, в тяжелые, только что срубленные ворота постучался инок. Вопрос о том, как он прошел к крепости, не поранившись, никому почему-то даже не пришел в голову.

– Имя моё – Савва! – Инок стоял перед атаманом, заметно сутулясь, иначе бы прогнул, наверное, потолок в хате.

– С чем пожаловал, божий человек? – Кобелеву по времени было совсем не до инока, поэтому говорил атаман резко и почти не скрывая раздражения.

– С молитвой я к тебе, Тимофей Степанович!

– Эх, небесная душа, совсем не до тебя пока! Уж извини, коли сможешь.

– Что ж так. Не торопись, атаман. Отец Сергий Радонежский двух монахов дал, и те бились под знаменами московского князя Дмитрия Ивановича.

– А тебя ж кто послал?

– А никто. Я сам бреду в поисках пустыни.

– Чего-то не понимаю я тебя?

– А ты не понимай, а сердцем чуй. Иду я издалека. С севера. Там и поступил пять лет тому как в монастырь, а до этого пушечки делал.

– Пушечки, говоришь? – Кобелев аж привстал.

– Они самые. Долго сейчас, да и неуместно рассказывать о том, что меня заставило стать на путь служения.

– Но ведь ты раньше не пришел, а сейчас, словно прознал?

– Так и есть. Скрывать не буду.

– От кого ж? Лучше не тяни, а то живо кочергу на огне подогрею! – Кобелев вскинул бровь, и по стальному блеску видно было, как он напрягся.

– Вот так ну-тать! – Инок заулыбался и плеснул руками. – А как же ворон не вскаркнет, пес не взлает?

– Так ты от Недоли, что ль? – Атаман шумно выдохнул и опустился на лавку.

– От кого ж еще. А как бы я к воротам прошел, минуя все ваши ямы да капканы!

– Вот те на! Делаешь-делаешь, а юродивая баба как по своей хате колобродит, да еще других направляет.

– В каждом деле на все воля Божия! Ты ведь сам ее на Русь отправил вместе с другими немощными. А она, вишь, время-то зря не теряла. Сподобил Христос меня найти. А как меня нашла, так сама сюда и привела, да еще обсказала, как через твои «засеки» пройти. Сама же опять за Дон подалась.

– Ну и баба! Ну, говори, Савва, чем помочь желаешь?

– Пушечки, они ведь разные бывают. Делывал я их из чугуна, а также из дерева и даже из кожи. Правда, такие служат не долго: один-два раза разве что пальнуть могут. Но иногда и это к пользе. А еще могу самострелы изготавливать, которые бьют стрелами толщиной в руку, а коли надо сыпать мелкими каменьями.

– Значит, можешь такие орудия изготовить?

– Могу. Затем и пришел.